Одна из главных социологических проблем современной России – поколенческий разрыв. Он есть в любом обществе в любое время. Катон Старший не только призывал разрушить Карфаген, но и апеллировал к добрым нравам суровых предков, обличая изнеженную молодежь, слушающую греческих философов. Он не знал, разумеется, что его время потомки – тоже разочарованные в своих молодых современниках – назовут золотым веком Римской республики.
Но сейчас речь идет не об обычном ворчании (которое нередко сочетается со скрываемой гордостью), а о более серьезном процессе, обусловленным как распадом СССР, так и встраиванием России в мировые глобальные процессы. И связан он с несколькими факторами, которые нуждаются в тщательном анализе.
Фактор, относящийся к старшим ("советским"), кажется, лежит на поверхности – травма от распада СССР. Причем травма, усиливающаяся со временем, так как поначалу распад считался событием не фатальным и обратимым. Одни апеллировали к многовековой совместной истории, другие – к технологическим цепочкам, а третьи вообще считали, что в межнациональных конфликтах виновата партийная мафия, сросшаяся с теневой экономикой, и что интеллектуалы и демократы Тер-Петросян и Эльчибей смогут понять друг друга.
Эти аргументы были разного качества (самый наивный - "демократический" - рухнул раньше других), но у них в конечном счете была одна печальная судьба. Поэтому идея допустимости силового реванша чем дальше, тем больше становилась приемлемой не только для твердых и непреклонных сторонников СССР (их всегда было меньшинство), но и для куда большего числа людей. В том числе и тех, кто не просто нейтрально-отстраненно относился к распаду СССР, но и тех, кто по разным причинам приветствовал его - исходя либо из нежизнеспособности советского государства, либо из ущемленности прав Российской Федерации в условиях, когда центр вкладывал средства в развитие других союзных республик.
Среди нынешних пламенных патриотов немало тех, кто считал, что Прибалтику еще можно отпустить (она в СССР была "нашим Западом"), а остальные страны должны быть частью некоей общности, которая в обозримом будущем станет государственным образованием. Площадкой для формирования такого образования (а не для "цивилизованного развода") представлялось СНГ. Само его наличие (с мощной правовой базой в виде большого количества соглашений) было сильным аргументом в спорах со скептиками, которые сейчас выглядят кассандрами.
Еще одним аргументом был пример Евросоюза – раз европейские страны интегрируются, то почему бы – пусть в среднесрочной перспективе - не произойти аналогичному (а, может быть, и более продвинутому) процессу и на постсоветском пространстве. Тем более, что начало 90-х было временем еврооптимизма, только что (в феврале 1992 года) был подписан Маастрихтский договор. Принципиальное отличие – что в ЕС нет одного крупного игрока, который по своей мощи перевешивает всех остальных – здесь не учитывалось. Также не учитывалось и то, что отделившиеся страны по определению "отталкиваются" от такого игрока и строят свою идентичность в том числе на непризнании его главенства (это ярко проявилось при распаде Австро-Венгрии).
В любом случае, усиливавшееся разочарование вело к поиску виновных. Усиливались маргинальные в первой половине 90-х годов конспирологические представления, что распад стал результатом заговора нескольких человек (Горбачева-Шеварднадзе-Яковлева и Ельцина-Кравчука-Шушкевича), а "простые люди", разумеется, были против. Конспирология распространилась и на книжную сферу, и на Интернет. Популярность "попаданческой" литературы, где наш современник, перенесенный в прошлое, силовыми методами исправляет исторические ошибки, громит заговоры и расширяют территорию страны также была связана с тоской по единому могущественному государству.
! Орфография и стилистика автора сохранены
