У этого монастыря судьба как-то сразу не задалась. Основан он был в 1544 году княгиней Евфросиньей, вдовой удельного князя Андрея Ивановича Старицкого, сразу же построившей в нем замечательный каменный Воскресенский собор. Девятнадцать лет спустя, в 1563 году после доноса Ефросинья была насильно пострижена в монахини под именем Евдокии и отправлена в основанный ею же монастырь . А еще через 6 лет вслед за расправой со Старицкими она здесь же была убита вместе с сопровождавшими её монахинями и слугами. С тех пор обитель многажды служила местом отнюдь не добровольного заточения опальных дам.
Речь о Горицкой Воскресенской обители, что стоит на берегу реки широкой реки Шексны неподалеку от знаменитых Кирилло-Белозерского и Ферапонтова монастырей. Уютный небольшой монастырь, славно приютившийся на слегка покатой высокой береговой террасе, прикрытый "со спины" от бурь высокой лесистой горой со старым тихим монастырским кладбищем…
Все мое детство и юность я лето проводил на дедовой академической даче в Абрамцево. Машины у нас отродясь не было, и ездили мы туда электричками.
Кто-нибудь помнит самый характерный звук в тогдашних подмосковных электричках? Нет уже? А я помню: это был звук катящихся подшипников. И еще стук деревянных колотушек по полу вагона. На подшипники каким-то образом присобачивалась дощатая плошадка, а на ней… вот даже не знаю, как правильно сказать: сидели? помещались? ютились?… словом, на них как-то перемещались вдоль вагонов, отталкиваясь от пола деревянными колотушками, остатки людей. Половинки людей, меньше, чем половинки. С изувеченными лицами или теми местами, где когда-то были лица. В каких-то немыслимых даже по тем небогатым временам обносках. Даже в остатках гимнастерок военной еще поры. Они тащились вдоль вагонов в надежде на брошенные в засаленные картузы пятаки и гривенники. Пассажиры по большинству отворачивались или старались глядеть сквозь них разом остекленевшими глазами. А я, мальчишка, глядел на них широко открытыми от любопытства и ужаса глазами, до спазмов в желудке – и не мог оторваться.
Появлялись они и в Москве, но здесь их "вычищала" милиция, чтобы не смущали покой и совесть советских обывателей. Вычищала дочиста и в 47-ом, и в 49-ом годах, и перед Международным фестивалем молодежи и студентов в 1957 г. (да-да, того самого, в честь которого Мещанская стала проспектом Мира, и который все помнят по "Подмосковным вечерам"), но они как-то все равно проникали, просачивались в столицу, хотя все меньше и реже, зато подмосковные электрички окуппировали плотно. Тоже, понятно, год от году их становилось всё меньше – я вообще не понимаю, как они могли выживать. К концу 60-х они совсем пропали.
Мальчишке, мне они казались мне глубокими стариками – рядом с ними мой 70-тилетний Дед был совсем молодым! – им всем, теперь я понимаю, было что-то около сорока, а то и меньше. Просто пройденная война. Просто страшные увечья. Просто брошенные жизни.
Где-то в начале 70-х я оказался на берегу Шексны. В Горицах. Не просто так – у нас были какие-то документы то ли от ВООПИиК, то ли от Министерства Культуры – и мы то ли как инспекция, то ли как исследователи попали внутрь монастырского собора.
Погодите чуток… Дайте глотнуть воздуха и подобрать слова.
Из собора, приделов, трапезной воздух давно уже вылился весь, без остатку. Вместо него там висела вязкая смесь запахов пота, крови, мочи, кала и гноя, которая не проталкивалась в глотку, не попадала в легкие. Замешанная на хрипах, стонах, нечленораздельном мычании и бормотании. И повсюду – прямиком из подмосковных электричек моего детства – обрубки, осколки, фрагменты людей. Еще вроде как живых. Вроде как.
Это всё называлось Домом инвалидов войны. Страшное живое кладбище. Тех, кого оставшиеся живыми и целыми старались не видеть, от кого старались отделаться, как от навязчивого ночного кошмара. Их ведь не сфоткать для постера "Спасибо деду за Победу!" - фактурой не вышли. И еще – всегда страшнее всего встречаться с теми, кого предал. Проще для успокоения души свалить их на обочину, стыдливо именуемую "Дом инвалидов". От такого же на Валааме остались ошеломляющие рисунки Геннадия Доброва – посмотрите их. Если не боитесь. От Гориц и того не осталось.
Следующий раз я был в Горицах лет двадцать спустя. Через полтора десятка лет после того, как последних постояльцев вывезли в Череповец. Все эти годы собор пустовал. Я зашел в него, не без труда провернув ключ в заржавевшем замке – в пустом огромном соборе всё так же не было воздуха, а звуки продолжали звучать, будто не было двадцати лет. И я не знаю, сможет ли их хоть когда-то заглушить церковное песнопение. Во всяком случае для того, кто их хоть раз слышал.
К пристани Гориц постоянно пришвартовываются многопалубные, сияющие огнями круизные теплоходы. С них сходят веселые, благополучные туристы, спешащие на "встречу с прекрасным": отсюда их везут в недалекие Кириллов и Ферапонтово. И Горицкий монастырь, уютно примостившийся на склоне горы, - всего лишь заставка, предисловие их увлекательного путешествия.
"На теплоходе музыка играет!..."
Что-то я опять не про войну. Про победителей.
P.S. И еще у меня остается занозой страшный вопрос: да, клятва Гиппократа, да, ценность каждой человеческой жизни, но всё-таки жизни… Что с врачами, которые продлевали такое? Если вы не бывали на Валааме или в Горицах и не помните подмосковных электричек моего детства, не торопитесь бросать в меня камни - до сих пор, когда я слышу звук катящегося подшипника, у меня на мгновение останавливается сердце.
! Орфография и стилистика автора сохранены
